Евгения

Начиная эти записки, я поклялся себе избегать мало-мальски интимных подробностей и во всяком случае не писать
ничего плохого о женщинах, удостаивавших меня своим вниманием.
Aut bene, aut nihil !
И про мою Женечку я мог бы сказать очень много хорошего. И скажу, хоть она уже много лет не моя.

Я был в неё очень сильно влюблён (думаю, взаимно, хотя она всё же, скорее подставляла щёку).
Красавица, умница, из очень хорошей, интеллигентной семьи (отец её, авиационный инженер, добрейшей души человек,
был руководителем отдела в некоем ящике, мать была кандидатом наук, работала в библиотеке Минсельхоза).
Нам нравились одни и те же книги, стихи, фильмы, мы даже внешне были похожи – нас нередко принимали за брата и сестру...
Сейчас я думаю, что это, может быть, не так уж хорошо, но тогда мне всё казалось замечательным.

Забегая вперёд, скажу, что и на профессиональной стезе она проявила себя более чем достойно – как в поликлинике,
так и позже, в Русаковской детской больнице, где она работала много лет, оперирующий хирург высшей категориии.

Итак, вернулся лейтенантик – сыграли свадьбу.
Была она в ресторане "Белград" на Смоленской площади и запомнилась одной забавной деталью.
Хороший друг и ученик моего отца, Отар Георгиевич Гвахария, очень тепло ко мне относившийся и занимавший в то время
довольно высокий пост в Грузии, взял на себя роль тамады и в качестве свадебного подарка привёз два ящика
отборнейшего вина которого я раньше и не видывал ("Оджалеши", "Твиши", "Ахашени" и пр. – в Москве такого и в заводе не было).
В итоге водки за столом вообще никто не пил, все гости пили только превосходное вино.
Ни одного перепившего – официантов это повергло просто в ступор.
А в качестве свадебного путешествия поехали мы с Женей на Куршскую косу и провели там две отличных недели.

Вот так мы выглядели в начале совместного пути...

Ныне я неколебимо уверен, что молодой семье следует жить отдельно от родителей; но в конце 70-х это было проще сказать, чем сделать.
Квартира наша на Пресне была довольно большой, так что родители выделили нам комнату, где мы и прожили 7 лет –
сначала вдвоём, а потом и втроём с родившейся дочкой Анюткой.
Бытовые трения в большой семье были неизбежны; мама, правда, делала всё возможное и невозможное,
чтобы их сгладить, но бабушка чужих промахов не прощала.

В конце концов отец решил квартиру разменять, нам предлагали разные варианты – и в итоге Моссовет нашу квартиру в отличном доме
на Пресненском валу принял для какого-то своего сотрудника, а взамен дал две квартиры в новом доме на Бауманской –
нам с Анюткой двухкомнатную на 8 этаже (где Евгения и поныне живёт), а родителям и бабушке – трёхкомнатную на 6 этаже.

И таким образом, с 1984 года стали мы наконец жить отдельно, да еще рядом с родителями – практически идеальный вариант.
Однако семейный корабль, увы, уже дал течь, и даже рождение Димки в 1986 году наш брак не спасло.
Трудно сказать, кто был более виноват (готов признать, что я), но решение после долгих и тягостных раздумий принял именно я,
и для Евгении оно было неожиданным. Позже она признавалась, что и сама думала на эту тему;
но услышав от меня тезис о необходимости развода, была ошарашена. В общем, я это заметил.

Удивлена она была и тем, что я, оказывается, ушёл не к какой-то девке (в чём она первоначально была уверена),
а просто ушёл, ушёл от нее, ибо совместная жизнь стала обоюдно невыносимой.
По обоюдному согласию, чтоб не травмировать детишек, нехитрые свои манатки в чемодане и рюкзаке унёс я в их отсутствие.
Анютка всё понимала, а Димка был ещё слишком мал и в объяснениях не нуждался.

Материальных претензий у нас друг к другу не было, квартиру я им оставил (но не выписывался и книжки и прочие вещички не забирал,
пока не обзаведусь своим жильём), так что Басманный суд в 1989 году нас развёл без проблем.
12 лет, да...

Моим уходом Евгения, судя по всему, была глубоко уязвлена, и эмоции свои порой выплескивала и на детей,
но моим визитам нисколько не препятствовала и при мне вела себя корректно.
Позже, когда эмоции немного улеглись, а я обзавелся съемным жильём, она стала их отпускать и ко мне в гости,
и наше с ней общение стало почти доброжелательным.
Тёща, правда, похоже, считала, что я ее дочери жизнь сгубил и возненавидела меня почти открыто,
но со временем и это утихло; а что до тестя, то с ним я сохранил очень добрые отношения.

Ещё позже, когда в конце 2000-го моему отцу внезапно, но запоздало поставили страшный диагноз и понадобились
многие медицинские процедуры, помощь Евгении в уходе, уколах и пр. была колоссальной, неоценимой.
На мои признательные слова мне неизменно отвечали, что да, мы в разводе, но это ничего не значит:
мой отец для нее по-прежнему не чужой, родной человек.
Десятью годами позже это повторилось и с моей мамой. К 90 годам у неё были серьезные проблемы и с психикой,
и с телесным здоровьем, мы пригласили к ней сиделку с проживанием; но помощь Евгении в уходе вновь была всеохватной.

Готовность прийти на помощь, когда эта помощь нужна, – это лучшая ее черта.
Да я и сам не раз спрашивал ее совета по профессиональным вопросам и даже порой заглядывал что-то рассказать
или показать какую-то проблему.

В общем, тридцать пять лет спустя мы уже можем общаться по-дружески, поздравляем с днём рождения.
можем и просто поболтать.

Фамилию мою она оставила, хотя это, в общем, ничего не значит.