Попытки мои найти себе иное место приложения сил уже описаны отдельно.
До поры до времени удачными они не были, однако надежды я не терял.

И вот осенью 1983 года меня представили замечательному человеку – Ивану Ивановичу Гукасову,
занимавшему должность зам. председателя Научного Совета АН СССР по комплексной проблеме "Кибернетика" –
он сильно проникся моими бедами и предложил мне перейти в Совет на должность старшего научного сотрудника,
что сулило не только решение материальных проблем, но и – главное! – возможность заниматься интересными
проблемами, а не случайными поручениями.

Работа в системе Академии Наук, да ещё и на хорошей должности, считалась весьма престижной, попасть
туда было непросто. Да и сам Совет, созданный ещё легендарным Акселем Ивановичем Бергом, был местом
весьма интересным и необычным. Правда, самого Акселя Ивановича уже не было в живых, но Совет возглавлял
другой, не менее достойный академик – Олег Михайлович Белоцерковский, параллельно бывший
и ректором моей alma mater. Иван Иванович представил меня ему, меня тепло рекомендовали
и Г.С., и Д.А. Поспеловы, и мой оппонент по диссертации Ю.И. Журавлёв – и вопрос решился на месте.
То, что я физтех и аспирант-физтех, тоже было плюсом – О.М. даже припомнил, что пятью годами ранее
он мне вручал диплом (в моём выпуске "краснодипломников" было очень много,
и всем им дипломы вручал лично ректор).

Оставалось ещё получить согласие ВНИИИМТа на увольнение в порядке перевода;
но тут Рустам Исмаилович заболел, а заместитель его, вообще мной не интересовавшийся,
подписал моё заявление сразу же.
И с ноября 1983 года стал я сотрудником АН СССР.

Добавлю ещё, что много позже довелось мне встретиться с Утямышевым – он тепло меня приветствовал
и пожелал всяческих успехов. Я тоже пожелал ему всего самого лучшего и заверил, что обид на него не держу.
Кстати, в Президиуме РАЕН мы сотрудничаем и дружески общаемся с его сыном Ильдаром Рустамовичем
(хотя в те годы отношения у нас были напряжёнными).

Научный Совет был местом довольно своеобразным. Он имел статус полноценного академического института;
но сотрудников там было, в общем, немного и единого здания у него не было. Было несколько отделов и лабораторий,
размещавшихся по разным местам – кто в доме 44 по ул. Вавилова, кто в доме 37, кто ещё где-то;
а кабинет председателя был в здании Вычислительного центра Академии Наук (ул. Вавилова, 40),
что подчёркивало органическую связь НСК и ВЦ АН СССР.

Сам Олег Михайлович был известным специалистом по численным методам гидро- и аэродинамики,
так что неудивительно, что именно этим областям он уделял особенное внимание
(тут надо пояснить, что у моего факультета, в соответствии с его названием, было два основных направления
подготовки студентов – прикладная математика, т.е. всевозможные численные методы, – и управление,
математическая кибернетпка, т.е. системный анализ, исследование операций и пр.;
к первому относились на моём потоке две группы: 271-я и 272-я, ко второму остальные пять,
в том числе и моя 275-я. Я честно предупредил О.М., что гидро- и аэродинамикой
вовсе не владею, нам её и не преподавали, – его это не смутило).
Нашим отделом заведовал профессор Владимир Вениаминович Щенников, и он-то как раз
был специалист именно по вычислительной математике, фактически ученик и сподвижник О.М.
К этой области привлечь меня никак было невозможно, но его вполне устраивало, что я занимался
проблематикой теории и практики принятия решений, много публиковался, результаты тоже были.
Наличие результатов и публикационная активность ценились весьма высоко, а где ты создаёшь
свои статьи и доклады – в библиотеке, дома или за рабочим столом – это было не так важно.
Да и стола у меня, по сути, не было, до поры до времени мы сидели по разным местам,
и лишь потом, когда на Физтехе построили новый корпус (фактически для нашего факультета) –
т.н. "чернильницу", наша лаборатория получила там постоянную прописку.

Завлабом нашим был мой сокурсник Александр Сергеевич Глазунов, человек весьма умный и толковый.
Думаю, поначалу ему было немного несподручно иметь меня в подчинённых
(всё же мы учились вместе, правда, он был в 274-й, да и защитился я немного раньше);
но я безусловно признавал его главенство, сам в начальство не стремился – и всё быстро успокоилось.
Однако там он уже особой вольницы не допускал, требовал явки на рабочее место (а ехать утром
в Долгопрудный было не слишком приятно, хотя метро "Савеловская" на рубеже 1989 года всё-таки открыли).

Лаборатория была невелика, и каждый, в общем, работал над чем-то своим, а завлаб умудрялся
сводить это воедино – получалось неплохо.
Вот и я работал над проблемами линейного и группового упорядочения альтернатив,
ездил на конференции и семинары (благо денег на командировки в советское время в Академии Наук не жалели),
потихоньку копил результаты, подумывал о докторской.

К сожалению, рутина семейной жизни оказалась утомительной.
Мы жили с моими родителями (и бабушкой) в казалось бы просторной четырёхкомнатной квартире
близ м. "Ул. 1905 года"; но одной комнаты нам троим, конечно, было маловато.
Кроме того, отношения моей Евгении с бабушкой были очень острыми, бабушка моя,
светлая ей память, человеком была сложным, властным, и когда что-то её не устраивало,
она об этом открыто говорила. Характер у Евгении тоже был непростой; она, правда,
не всегда шла на открытые конфликты, но уж на меня выплеснуть свои обиды могла.

Здоровье нашей дочки тоже создавало немало проблем. Как следствие искусственного вскармливания,
у неё развился сильнейший диатез, перешедший в нейродермит.
Ей почти ничего было нельзя: всякие мандаринки, шоколадки и пр. исключались напрочь,
росла фактически на отварной говядине, гречке и капусте. Из-за постоянного зуда спала она очень плохо,
постоянно плакала по ночам и не давала спать нам, а Евгении, уже вернувшейся на работу
(а работала она детским хирургом в поликлинике, а позже – в Русаковской больнице),
вставать приходилось рано. Аллерголог, наблюдавшая Аню, высказывала осторожную надежду,
что здоровье её выправится с наступлением пубертатного периода, и это таки произошло;
но до этого было ещё очень далеко.

В общем, вопрос о том, чтобы разъехаться, стоял довольно остро.
Отец пытался найти приемлемый вариант по своим каналам, и даже нашлись две отличные квартиры
в прекрасном месте; но опять помешала смерть генсека – у людей, обещавших помощь, внезапно изменились планы,
так что другой вариант нашёлся лишь годом позже.
Наша квартира отходила Моссовету, нам взамен давали две. Квартиры были похуже нашей, дом не кирпичный,
но зато в хорошем месте, на Бауманской и обе в одном доме, что таки оказалось просто замечательно.
И весной 1984 года мы разъехались – родителям досталась трешка на шестом этаже 14-этажки, нам – двушка на восьмом.
Таким образом зайти проведать родителей или забросить им дочку для присмотра было очень легко;
а позже, когда они стали уже прихварывать, Евгения, надо отдать ей должное, всегда очень
охотно помогала и присматривала.

Отдельная от родителей жизнь имела как плюсы, так и минусы.
Зарабатывал я уже вполне прилично, в деньгах мы не нуждались. Но рутина всё же угнетала,
а ещё сильнее угнетала летняя "трудовая повинность" – весь отпуск (а он у научного сотрудника
был приятно длинным и обычно летним) я обязан был сидеть на даче с ребёнком,
а делать там было совершенно нечего (причём бытовые проблемки типа покупки продуктов,
стирки и пр.) превращались в серьёзные операции.
Дачи своей, конечно, не было ни у нас, ни у тёщи с тестем, но тёща (и вечно соглашающийся
с ней тесть) считали, что ребёнку нужен свежий воздух и давили на Евгению изо всех сил.
Мой отец считал дачу полным идиотизмом (тем более съемную), меня в детстве возили и на Черное море,
и на Балтику, и по пионерским лагерям я с удовольствием ездил (это, правда, Ане не годилось,
но уж на море почему бы не свозить вместо этой глупой дачи?) – в общем, каждое лето почти
два месяца отсиживал я в Кратово и скучал отчаянно.

Тем не менее обретение отдельного, своего жилья, очень освежило наши отношения, и следствием этого
ренессанса стало рождение у нас в мае 1986 года замечательного парнишки – сына Димки.
У него, слава богу, в раннем детстве таких проблем со здоровьем, как у Ани, не было, вот только
немного задержался с освоением прямохождения; но своевременно назначенный курс массажа всё исправил.

Однако двое детей – втрое забот. Наши отношения быстро портились, фактически, кроме детей,
нас ничего не связывало, и я всё чаще задумывался о дальнейшей жизни.